Страничка меня

Слушайте, а вот когда человек в качестве комментария оставляет красное сердечко, ему что именно так смертельно лень написать? Признание в любви, поздравление с днем святого Валентина, что-то еще?

Это был дурацкий год, и заканчивается он не так чтобы хорошо. А наступающий, чую, будет куда более лихим. Впервые в жизни я смотрю вперед без оптимизма. Будет хуже. Может, потом - неведомо когда - лучше, но сначала точно хуже.
Привыкну, конечно. Человек - вообще очень приспособленческая тварь, ко всему привыкает. Главное - просекать каждый момент, каждую долю секунды, когда творится что-то хорошее. Не упускать, не забывать. Эти моменты, эти доли секунды - и есть наша счастливая жизнь, которая дается лишь однажды. А все остальное - суета и серость. От мгновенья к мгновенью и стоит жить.
Пусть наступающий год подарит вам побольше этих мгновений. Удачи вам всем, дорогие друзья. Мирного неба с теплыми звездами, крепкого здоровья, сбывшихся надежд и много-много больших и малых радостей.

Я практически никогда не пишу о политике, вы знаете. Да и сейчас будет не о политике. И не о войне. И не о правых и виноватых.
Был такой красивый город - Агдам. Да, портвейн там делали препоганый, но город в этом не виноват. Он просто жил, пульсировал, существовал. А потом перестал.
В Агдаме был музей хлеба. Симпатичное оригинальное здание, в котором среди прочих экспонатов хранился специально привезенный кусок самого страшного, невкусного и вожделенного хлеба - хлеба блокадного Ленинграда. Я не знаю, что может быть более мирным, чем посвященный хлебу музей. Я не знаю, что может быть более внятным напоминанием о том, как чудовищна война, чем кусок блокадного хлеба.
Музей был разрушен в процессе первой карабахской войны заодно со всем Агдамом. От него остался только жалкий фрагмент фасада, который охотно фотографировали все, кому удавалось посетить руины некогда прекрасного живого города.
А вчера в мечети Агдама зажегся свет. Я не мусульманка, я вообще неверующая, если кто не в курсе. Но у меня от этой новости слезы к горлу подступили. Впервые почти за тридцать лет в разрушенный до фундаментов и огрызков стен город возвращается жизнь. И я очень надеюсь, что музей хлеба - один из символов уничтоженного Агдама - будет восстановлен. Потому что хлеб - это мир, это жизнь, это знак дружбы, это внятное "нет" любой вражде.

Ежелечо, из личного опыта: бесплатная вакцина "Гриппол+" - говно оч-чень на любителя. Я поимела все побочки, до сих пор из соплей выгребаюсь, а что там с иммунитетом - время покажет. Хз, что покажет, на самом-то деле, потому что я и без прививок гриппом и ОРВИ не болела уже лет эдак шесть. На кой хрен пошла кольнуться, ну не столбняк же, не оспа, не бешенство, не энцефалит.
Праздную дебила, чо.

Странное снилось прошлой ночью.
Сначала я долго гуляла и разговаривала с одним любимым человеком, стояла мерзкая ноябрьская хмарь, я страшно жалела, что встреча скоро закончится, потому что совсем скоро он должен выступать с акустическим концертом, его уже ждут. Потом он сказал: да пойдем со мной, я тебя проведу, скажу, что ты моя жена, - и мы пришли в какой-то сельский клуб, он меня действительно представил вахтеру как жену, нас пропустили, в зал набивалась публика, а я думала: надо валить. Потому что его сейчас начнут фотографировать, а из меня спутница звезды на красной дорожке - как из говна пуля. Глупо и нечестно. Пусть и красной дорожки в этом занюханном клубешнике никакой нет.
...Брехня: он не был звездой, не ходил по красным дорожкам и не давал концертов. Он вообще не был певцом, хотя на гитаре играть умел.
Правда: в наши короткие встречи мы говорили о многом, но были жестко ограничены временем. Его уже давно нет, а я все люблю - по-прежнему спокойно, без страсти, без зашкаливающего пульса, но до самого донышка сердца. Он редко мне снится, но увидеть его хотя бы во сне живым - всегда счастье.

Но сон не кончился, и я оказалась в незнакомом городе. Там уже свистела поземка и вдоль дорожек лежали небольшие сугробы. А на одной из этих дорожек стоял человек в мешковатой куртке. Я судорожно защелкала зажигалкой, но искра никак не выбивалась; наконец я бросила зажигалку вместе с сигаретой в снег и пошла навстречу этому человеку. Мне было страшно стыдно.
- Простите меня, пожалуйста, - промямлила я, уткнувшись носом в его куртку. От куртки привычно пахло табаком, сеном и слегка псиной.
...Брехня: он не был выше меня ростом, а темноволосым я его видела только на старых фотографиях.
Правда: мне действительно стыдно. Он был моим наставником, он честно помогал во всем, в чем мог помочь советами, но я все-таки сдалась и свалила из профессии. Наверное, он питал какие-то надежды, что я выкарабкаюсь. А может, нет. Но всем, что я умела, я обязана ему. Вплоть до обращения с секундомером.
Не знаю, жив ли он сейчас.

(почесывая мягкие бока) Чую, где у меня было пятнадцать лишних кил, там уже двадцать. Вешаться взвешиваться не буду. Во-первых, икеевские весы все равно дурят на два-три килограмма в любую сторону произвольно, а во-вторых - вот просто не буду. Второй такой расслабон, как сейчас, я словлю разве что на глубокой пенсии, так что будем считать это экспериментом: до каких бездн я способна докатиться в дееспособном возрасте. Жру вкусно и разнообразно, хожу только до магазина, зарядку не делаю. Есть шансы к концу карантина догнать вес до восьмидесяти при идеале (рост-костяк) в пятьдесят пять.

Ну чо, подруга, привет, знобит и морозит, температура взмыла, коронавирус настиг, мамамывсеумрем? А нет, нифигашеньки, это за окном внезапно ноль и из форточки холодным ветром шпарит. Погода, ты заманала. Ты определись уже хоть в какую-нибудь сторону.

Земную жизнь пройдя наполовину, я наконец-то сподвиглась посмотреть уэбберовских "Кошек". Ну надо же иногда причащаться классики, а то что я вечно по каким-то литературным и кинематографическим подвалам-закоулкам шарюсь. Так что села и посмотрела. Девяносто восьмой год, прямо-таки знаковый для меня, - оказывается, когда двадцатилетняя я радостно и с полным погружением редкостной фигней страдала, люди вон какую классную вещь сработали, а я и не знала.
Буду краткой: витаминка против нынешней мерзотной недозимы нашлась, и витаминка могучая, прямо аж штырит. Хочется не лечь и сдохнуть, едва взглянув на прогноз погоды, а приплясывать. И на прогноз вообще не смотреть. Давеча вот еду с работы - на улице хмарь и дождик, давление ниже плинтуса, глаза закрываются, стою среди прочих женщин и любуюсь на четверых сидящих и сосредоточенно пырящих в мобильники парней, никому из которых, естественно, не приходит в голову уступить место. И ладно бы мне, но вот хоть той тетеньке возрастом явно за шестой десяток. Нетушки, сидеть при женщинах - это стильно, модно, молодежно. Висну помаленьку на поручне, кажется, уже сон какой-то вполглаза смотреть начинаю, и тут в башке раздается отчетливый щелчок и начинает звучать дуэт Мангоджерри и Рамплтизер. Ух ты, как оно бодрит-то, оказывается! По эскалатору вприпрыжку поднималась, в магазин заскочила, по дому пошуршала, а после куска полусырой говядины и чая с чабрецом вечер и подавно расцвел дивными красками. Так что надо бы накачать этой музыки в телефон и врубать каждый раз, когда случается прокиснуть на ходу. "Оливер!" у меня для марширования на работу, "Кошки" будут для возвращения домой.

Да что ж такое, вашу мать. Открываешь ленту - а там...
Надя Днепровская. Умница, насмешница, прекрасная художница, нежно влюбленная в лошадей, природу и красоту, то задорно-боевая и обеими ногами стоящая на земле, то мечтательница, талантливо вписывающая в этот грешный мир самые надоблачные фантазии...

- А сыр, - палец значительно поднимается вверх, - французский. То есть прямо из Франции.
- Надь, ну им, наверное, надо какое-нибудь божоле закусывать, а не водку.
- Закусывай. Как?
- Обалденно.
- Вот! Потому что у французов правильный сыр, а у нас правильная водка. Понимаешь, да?
- Ага. Слияние культур прям.
- И я тебе сейчас видео покажу, один парень просто гонял по Парижу на рассвете и снимал. Так еще вкуснее будет.

Надя...

Прочитала я тут книжку, которая в детстве у меня вообще не пошла (что неудивительно - в год ее издания мне было шесть лет, и это явно не тот возраст, когда врубаешься в тонкости ядерной угрозы и магического мышления народов крайнего Севера). Н. Шундик "Древний знак".
Любопытная вещь, хотя впечатление оставляет очень неоднозначное. С одной стороны - образная, сильная, поэтичная авторская речь и безусловно близкие любому нормальному человеку рассуждения о хрупкости нашей планеты и того прекрасного первозданного мира, который люди в своей гонке вооружений беспощадно уродуют. С другой - точно так же изъясняются и персонажи, что напрочь сбивает верибельность и лично у меня вызывает весьма конкретную ассоциацию со "Спартаком" Джованьоли, где герои даже "налей по писят" не могут сказать без цветистостей, многоточий и междометий. Причем, в отличие от "Спартака", действие "Древнего знака" происходит в конце семидесятых - начале восьмидесятых двадцатого века, в чуме оленевода уже цветной телевизор стоит. И точно так же все положительные герои являют признаки душевной нестабильности: они без конца бледнеют, краснеют, захлебываются эмоциями, ужасаются, впадают в транс и даже по трезвянке ловят мощные приходы. Если же у них случайно вдруг не оказывается повода испытывать все эти чувства, автор быстренько опускает время их нормального функционирования и прыгает дальше со словами "следующей весной..." или "малышу исполнилось уже четыре года" (а героиня только-только его родила). Особенно сурово колбасит маленькую девочку, которая вроде бы должна выполнять функцию "пророка-дитяти", но по факту воспринимается как неуравновешенный и избалованный ребенок, периодически создающий проблемы окружающим (погнать папку в разгар весенних трудов на место прошлогодней стоянки, чтобы посмотреть, пережил ли зиму любимый цветочек, - это сильно, как по мне) и внезапно начанающий рассуждать все тем же зрелым, взрослым авторским языком. То есть попытка все повествование подать как притчу очевидна, но выполнена местами криво.
Зато очень хорош центральный персонаж - Брат оленя, "настоящий поэт и философ", как справедливо характеризует его друг-европеец. Пастух, плоть от плоти своего сурового и беззаветно любимого мира; шаман, умеющий без каких-либо вспомогательных веществ, лишь при помощи медитативного сосредоточения, прикасаться мыслью к сути животных, земли, камня и постигать эту суть; гордый человек, не чурающийся цивилизации, но не поддающийся всем ее соблазнам без разбору, безошибочно отделяющий действительно полезное и прогрессивное от излишеств; муж, понимающий и принимающий свою жену со всеми ее метаниями между мирами родного народа и белых людей, жаждой забыться в алкоголе и лютой тоской по утраченному сыну, рожденному от крупного магната. Новая форма расизма расцветает на земле - идея очистки планеты от бесполезного биологического мусора ради процветания лучших, просвещенных, обеспеченных, - словом, элиты человечества. Но эта идея не выдерживает критики, столкнувшись с простым и ясным пониманием мира Братом оленя, его другом-журналистом Ялмаром Бергом, слишком многое повидавшей Сестрой горностая и ее сыном Леоном, которого белый отец хотел видеть истинным представителем новой элиты, а тот вдруг послал его к черту и махнул из роскошного дома на остров оленеводов в чум матери. Однажды люди с этого острова будут вытеснены на соседний, потому что их родина оказалась удобной для создания военной базы, и будет застрелен в упор сакральный белый олень - Сын всего сущего, живой символ солнца, потому что какому-то солдату захотелось жареной оленины, и погибнет Леон, и покончит с собой его мать. Но Брат оленя - сердце, душа и жилы своего народа - выстоит, как бы ни опустошали его потери. Он согреет своим теплом новый остров, прежде считавшийся чужим и враждебным, - буквально, обнимая и согревая камень, и эта земля станет землей Теплых камней. Так назовут новую родину люди его племени, так останется жить и дышать место, еще не затронутое помешавшейся на атомной гонке кучкой политиков и капиталистов. И во внешнем мире останутся журналист Ялмар и переводчица с северных языков Мария, и их подрастающий сын - люди, которые всегда будут говорить с людьми, говорить на языке людей, говорить о красоте, хрупкости и могуществе планеты Земля, на которой всем нам посчастливилось родиться, и о подлости тех, кто пытается ее грубо перекроить в угоду своей алчности.